Мальчишкой, живя в Портсмуте за счет изворотливости моего ума и особого рода благодеяний мистера Льюиса, я не был тем, кого можно назвать представительным мужчиной. А был маленьким, тощим, с тонкими руками и слегка впалой грудью. Я мог целый день бродить по городу и не ощущать усталости, но если припускался бежать – а мне приходилось проделывать это всякий раз, как ярыжка в синем замечал, что я присваиваю нечто мне не принадлежавшее или вытягиваю проворными пальцами карманные часы из привычного им места, – то, будьте уверены, отыскав для себя укрытие, я застревал в нем на час, который требовался мне, чтобы отдышаться. Однако за последние полтора года все переменилось. Я набрался сил. Окреп. Стал дюжим, что называется, малым.
«Баунти» стоял на якоре в миле от берега Отэити, ближе подойти из-за мелей не мог, и, хотя ничего подобного делать мне пока не случалось, я полагал, что крепыш вроде меня, обладающий немалым запасом нерастраченных сил и стремлением добраться до нужного ему места, сумеет проплыть такое расстояние, ничем не рискуя. А потому решил, что если мне и дальше будут отказывать в посещениях острова – вплоть до дня, в который мы покинем наш земной рай, – я выберу одну из ночей и сплаваю туда.
Офицеры, разумеется, привольно перемещались между островом и кораблем, их свободу капитан Блай ограничивать не стал, и это тоже возбуждало ропот матросов. Мысли о том, что мистер Кристиан, мистер Эльфинстоун, мистер Хейвуд и даже мистер Фрейер получили в свое распоряжение, только выбирай, всех леди острова, проявлявших прежде благосклонность к тем или иным из рядовых членов команды, заставляла матросов гневно вопрошать, по каким таким причинам человек вообще попадает в офицеры – вследствие особых заслуг или потому что у его папаши кошелек туго набит?
Каждый из офицеров уплывал на остров баркасом и возвращался им же, а те, что ночевали на борту, пересчитывали эти посудины, дабы увериться, что ни одна не пропала, – впрочем, никто и не смог бы уплыть на ней в одиночку и остаться не замеченным, слишком уж она была велика. Каждый баркас имел длину в двадцать три фута, то есть был не настолько велик, чтобы вместить многих, но и не настолько мал, чтобы можно было его прозевать. Стало быть, воспользоваться баркасом я не мог. Выбор у меня оставался простой: броситься в воду и уплыть – или так и торчать на борту «Баунти». И я все больше склонялся к первому варианту.
Я ждал, пока не проникся уверенностью, что стоять на якоре нам осталось три-четыре ночи, а тут, на мое счастье, и тучи почти укрыли луну, уменьшив возможность того, что меня заметят и схватят. Капитан в тот вечер лег поздно, однако уснул почти сразу – я слышал, как он захрапел, – да и весь корабль затих. Я знал, что офицеров на борту осталось двое – мистер Эльфинстоун и мистер Фрейер, но последний тоже успел укрыться в своей каюте, стало быть, шаги, которые я различил, поднимаясь по трапу, принадлежали первому.
Выставив голову из палубного люка, я осторожно огляделся. Мистера Эльфинстоуна нигде видно не было, я решил, что он ушел на бак, и потому направился к корме, а там быстро спустился по свисающей вдоль борта веревочной лестнице и тихо соскользнул в воду.
Милость Господня, до чего же она, гадина, была холодна, прямо как лед, я это и поныне помню. Всю мою одежду составляли штаны да рубаха, так было легче плыть, и я сразу же испугался, что насмерть замерзну, не успев добраться до берега. Я держался поближе к борту и ждал, пока не услышал шаги мистера Эльфинстоуна, направлявшегося к месту прямо над моей головой, а потом еще пришлось дожидаться, когда он повернет назад, вот тут я и поплыл бы по-настоящему. Ему-то спешить было некуда, он все стоял и стоял надо мной, чуть ли не целую вечность там проторчал, насвистывая какую-то мелодию, а как досвистел до конца, еще и песенку затянул вполголоса. Я же чувствовал, как немеют мои ноги, и думал, что этак мне до острова не дотянуть, но вот он снова направился к баку, и я поплыл.
Плыть пришлось медленно, надолго уходя под воду, чтобы уменьшить шум, который я создавал, рассекая волны, и который могли услышать с палубы. Вообще-то я не думал, что меня услышат, но все же счел осторожность не лишней. А между тем то, что представлялось с палубы «Баунти» коротким, легко преодолимым расстоянием, вдруг обернулось, едва я очутился в волнах, лютой далью. Однако настроен я был решительно, мысль у меня в голове билась одна-единственная, и потому плыл я так, точно на кону стояла вся моя жизнь, а не одно лишь удовлетворение моих нехитрых страстей.