122 
Слишком тяжко трудиться, собирая команду, мистеру Кристиану не пришлось, потому что проснулись мы рано и сразу поднялись на палубу, чтобы дождаться там капитана. Он вышел к нам в одном из своих парадных мундиров и в шляпе, что показалось мне дурным предзнаменованием. Матросы, одетые по преимуществу в почерневшие лохмотья, стояли, скрестив на груди руки, – то был знак солидарности с запятнавшими себя товарищами; увидев капитана, все умолкли. Мне он показался усталым, словно и не спавшим совсем, и все еще не принявшим окончательного решения.
Встав на свое привычное место, капитан подал знак мистеру Фрейеру, и тот привел на палубу закованных в цепи преступников. Те, что постарше, Черчилль и Маспратт, выглядели испуганными, но держались с достоинством, готовые принять свою судьбу, а вот бедный восемнадцатилетний Джон Миллуорд хоть и стоял на ногах, но совершенно как полумертвый, да он и переставлял-то их еле-еле. Выйдя на дневной свет, Миллуорд сразу взглянул вверх, налево, направо, и я решил, что он ищет свисающую с мачты петлю. Ничего не увидев, Миллуорд, похоже, малость успокоился, но все равно трясся всем телом и боялся даже взглянуть на капитана.
– Моряки, – низким голосом начал капитан, и команда совсем притихла. – Этим утром нам предстоит решить мрачное дело. За последние восемнадцать месяцев мы повидали резкие перемены – и к лучшему, и к худшему. Мы пережили шторма, развернули наш корабль, добавив к его пути тысячи миль, но достигли острова, завершили нашу миссию и через несколько дней будем готовы отплыть в Вест-Индию, а оттуда домой. Мы проделали все это вместе, как команда, частью которой был каждый из нас. И, если позволите мне это сказать, с дисциплинарными наказаниями почти ничтожными. А потому я опечален, моряки, опечален тем, что среди нас нашлась троица трусов. Людей, которые недостойны звания моряков королевского флота. Вильям Маспратт, Чарлз Черчилль и Джон Миллуорд, вы были пойманы во всем вашем сраме. Вы повинны в дезертирстве, не так ли?
– Да, сэр, – пробормотали они один за другим.
– «Да, сэр», – повторил капитан. – Вы опозорили наш корабль, обесчестили свои семьи. В уставе флота ясно сказано, что существует лишь одно уместное наказание за ваше преступление, – и это смерть.
Теперь все трое не сводили с него полных страха глаз. У меня и у самого екало в животе – я же не знал, какие ужасы мне предстоит увидеть. Команда молчала, и офицеры, и матросы, ожидая следующих слов капитана – или хотя бы одного слова, которое означало бы отсрочку исполнения приговора. Долго ждать не пришлось, слово это скоро слетело с его уст.
– Однако, – сказал он и потупился, размышляя, а затем кивнул, будто только сейчас убедился в справедливости своего решения, – я сознаю, что люди, которым приходится проводить долгое время вдали от дома, страдать от жаркого солнца, да еще и сталкиваться с развращающими утехами таких мест, как Отэити, совершают порой поступки странные и необычные. И считаю, что в таких случаях смертный приговор следует смягчать.
Подсудимые вмиг успокоились, и, клянусь, ноги Миллуорда подкосились снова, теперь уже от облегчения, однако он быстро справился с ними. Команда прокричала неистовое «ура», а я поймал себя на том, что улыбаюсь от уха до уха. Одного только мистера Кристиана этот спектакль, казалось, нисколько не тронул.
– Мистер Моррисон, – сказал капитан, – каждый из этих людей получит за свой проступок по две дюжины ударов плетью. А через неделю, когда заживут их раны, – еще по две дюжины. После возвращения в Англию они предстанут перед военным судом. Однако они останутся жить. Все, вопрос исчерпан. Привяжите их к мачтам, сэр.
Офицеры подвели каждого из троих к своей мачте, привязали, сорвали с них рубашки, и наказание началось. И хотя оно было самым серьезным из всех, при каких мы присутствовали до сей поры, на палубе царило облегчение – ведь попорченной оказывалась только кожа, а все три шеи остались невредимыми.
– Поблагодарят ли они меня за это, Тернстайл? – спросил капитан в тот вечер у меня, прибиравшегося в его каюте. Он оторвался от письма и встретился взглядом со мной, должен сказать, слегка удивленным его вопросом.
– Прошу прощения, сэр? – сказал я.
– Я спросил, будут ли они благодарны мне? – повторил он. – Оценят ли мою мягкость?
– Конечно, сэр, – сказал я. – Они высоко оценят ее. Вы же капитан и имели полное право лишить их жизни, но не лишили. Каждый матрос сочтет вас за это хорошим человеком, и теперь все они будут верны вам беспредельно.
122 
